Неточные совпадения
— Прекрасно — на время. Но ты не удовлетворишься этим. Я твоему
брату не говорю. Это
милое дитя, так же как этот наш хозяин. Вон он! — прибавил он, прислушиваясь к крику «ура» — и ему весело, а тебя не это удовлетворяет.
«Славный,
милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого
брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
—
Помилуй,
брат Платон! что это ты со мною делаешь? — живо спросил господин.
— Нет,
брат, ты не ругай меня фетюком, — отвечал зять, — я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая,
милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке, нужно всё рассказать, такая, право,
милая.
—
Помилуй,
брат, что ж у тебя за жидовское побуждение! Ты бы должен просто отдать мне их.
— Нет,
брат, тебе совсем не следует о ней так отзываться; этим ты, можно сказать, меня самого обижаешь, она такая
милая.
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе
брата с управляющим, высоким и худым человеком с сладким чахоточным голосом и плутовскими глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить мужиков пьяницами и ворами.
— Вообразить не могла, что среди вашего
брата есть такие…
милые уроды. Он перелистывает людей, точно книги. «Когда же мы венчаемся?» — спросила я. Он так удивился, что я почувствовала себя калуцкой дурой. «
Помилуй, говорит, какой же я муж, семьянин?» И я сразу поняла: верно, какой он муж? А он — еще: «Да и ты, говорит, разве ты для семейной жизни с твоими данными?» И это верно, думаю. Ну, конечно, поплакала. Выпьем. Какая это прелесть, рябиновая!
—
Помилуй! — сказал он, воротясь. — Говядина и телятина! Эх,
брат Обломов, не умеешь ты жить, а еще помещик! Какой ты барин? По-мещански живешь; не умеешь угостить приятеля! Ну, мадера-то куплена?
Крицкая порывалась было идти с ними, но Вера уклонилась, сказав: «Мы идем пешком и надолго с
братом, а у вас,
милая Полина Карповна, длинный шлейф, и вообще нарядный туалет — на дворе сыро…»
Вера Васильевна! — начиналось письмо, — я в восторге, становлюсь на колени перед вашим
милым, благородным, прекрасным
братом!
Если б вы знали, если б вы знали, Аркадий Макарович,
милый мой,
брат мой, что значит мне Лиза, что значила она мне здесь, теперь, все это время!» — вскричал он вдруг, схватываясь обеими руками за голову.
—
Помилуйте, мама, если вы обе считаете меня в семье как сына и
брата, то…
— А это… а это — мой
милый и юный друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то есть, в сущности,
брата с сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
— Ах, вы, Хиония Алексеевна, кажется, совсем помешались на своем Привалове…
Помилуйте, какое может быть отношение, когда
брат просто глуп? Самая обыкновенная история…
— Я,
брат, уезжая, думал, что имею на всем свете хоть тебя, — с неожиданным чувством проговорил вдруг Иван, — а теперь вижу, что и в твоем сердце мне нет места, мой
милый отшельник. От формулы «все позволено» я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречешься, да, да?
Вам же,
милые гости, хочу я поведать о сем юноше,
брате моем, ибо не было в жизни моей явления драгоценнее сего, более пророческого и трогательного.
И вспомнил я тут моего
брата Маркела и слова его пред смертью слугам: «
Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?» — «Да, стою ли», — вскочило мне вдруг в голову.
У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша,
брат мой
милый (потому что вы
брат мой
милый), — восторженно проговорила она опять, схватив его холодную руку своею горячею рукой, — я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших слов я затихну и примирюсь — я это предчувствую!
— Встань,
милый, — продолжал старец Алеше, — дай посмотрю на тебя. Был ли у своих и видел ли
брата?
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «
Братья, я Иосиф,
брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его
милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
«Столько лет учил вас и, стало быть, столько лет вслух говорил, что как бы и привычку взял говорить, а говоря, вас учить, и до того сие, что молчать мне почти и труднее было бы, чем говорить, отцы и
братия милые, даже и теперь при слабости моей», — пошутил он, умиленно взирая на толпившихся около него.
— Ах,
милый,
милый Алексей Федорович, тут-то, может быть, самое главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему
брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала.
— Но Боже! — вскрикнула вдруг Катерина Ивановна, всплеснув руками, — он-то! Он мог быть так бесчестен, так бесчеловечен! Ведь он рассказал этой твари о том, что было там, в тогдашний роковой, вечно проклятый, проклятый день! «Приходили красу продавать,
милая барышня!» Она знает! Ваш
брат подлец, Алексей Федорович!
Прочти им, а деткам особенно, о том, как
братья продали в рабство родного
брата своего, отрока
милого, Иосифа, сновидца и пророка великого, а отцу сказали, что зверь растерзал его сына, показав окровавленную одежду его.
Ах да, представьте себе, и про меня написали, что я была «
милым другом» вашего
брата, я не хочу проговорить гадкое слово, представьте себе, ну представьте себе!
Да
помилуйте, — продолжал он, опять переменив голос, словно оправдываясь и робея, — где же нашему
брату изучать то, чего еще ни один умница в книгу не вписал!
Он находился в том
милом состоянии окончательно подгулявшего человека, когда всякий прохожий, взглянув ему в лицо, непременно скажет: «Хорош,
брат, хорош!» Моргач, весь красный, как рак, и широко раздув ноздри, язвительно посмеивался из угла; один Николай Иваныч, как и следует истинному целовальнику, сохранял свое неизменное хладнокровие.
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил
брат Степан, — теперь,
брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать,
милый друг, и на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он пожрать любит — это я знаю! И сам хорошо ест, и другие чтоб хорошо ели — вот у него как!
Брат мой
милый! коли меня пикой, когда уже мне так написано на роду, но возьми сына! чем безвинный младенец виноват, чтобы ему пропасть такою лютою смертью?» Засмеялся Петро и толкнул его пикой, и козак с младенцем полетел на дно.
Любовь Андреевна. Детская,
милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой… (Плачет.) И теперь я как маленькая… (Целует
брата, Варю, потом опять
брата.) А Варя по-прежнему все такая же, на монашку похожа. И Дуняшу я узнала… (Целует Дуняшу.)
Он так часто и грустно говорил: было, была, бывало, точно прожил на земле сто лет, а не одиннадцать. У него были, помню, узкие ладони, тонкие пальцы, и весь он — тонкий, хрупкий, а глаза — очень ясные, но кроткие, как огоньки лампадок церковных. И
братья его были тоже
милые, тоже вызывали широкое доверчивое чувство к ним, — всегда хотелось сделать для них приятное, но старший больше нравился мне.
Наши здешние все разыгрывают свои роли, я в иных случаях только наблюдатель… [Находясь в Тобольске, Пущин получил 19 октября письмо — от своего крестного сына Миши Волконского: «Очень, очень благодарю тебя,
милый Папа Ваня, за прекрасное ружье… Прощай, дорогой мой Папа Ваня. Я не видал еще твоего
брата… Неленька тебя помнит. Мама свидетельствует тебе свое почтение… Прошу твоего благословения. М. Волконский» (РО, ф. 243, оп. I, № 29).]
Со взморья, с дачи
брата Николая, пишу вам, любезный друг Иван Александрович. Приветствую вас, добрую Прасковью Егоровну,
милую Наташу, Володю и Николая с наступившим новым годом. Всем вам от души желаю всего лучшего!
— Эх,
брат, Юстин Феликсович: надо,
милый, дело делать, надо трудиться, снискивать себе добрую репутацию, вот что надо делать. Никакими форсированными маршами тут идти некуда.
—
Помилуй,
брат: чувствуешь себя в большом городе. Жизнь кипит, а у нас ничего.
— А ведь,
брат, ежели есть в стране это явление, так спокойней и отрадней становится жить! Одна только, господи,
помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, — супруга моя не оценила во мне ничего; а еще говорила, что она честность в мужчине предпочитает всему.
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти слова
брата и стыдно меня; он переменил разговор и стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему писала обо мне сестра его, очень
милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это время распорядился ужином и в своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
Сенечка мой
милый! это все твое!"То представлялось ему, что и маменька умерла, и
братья умерли, и Петенька умер, и даже дядя, маменькин
брат, с которым Марья Петровна была в ссоре за то, что подозревала его в похищении отцовского духовного завещания, и тот умер; и он, Сенечка, остался общим наследником…
Обе барышни были в одинаковых простеньких, своей работы, но
милых платьях, белых с зелеными лентами; обе розовые, черноволосые, темноглазые и в веснушках; у обеих были ослепительно белые, но неправильно расположенные зубы, что, однако, придавало их свежим ртам особую, своеобразную прелесть; обе хорошенькие и веселые, чрезвычайно похожие одна на другую и вместе с тем на своего очень некрасивого
брата.
— Помилуйте-с, по мере силы-возможности стараемся облегчать вашим высокоблагородиям-с, — произнес он скороговоркой, глядя на меня исподлобья и как-то странно извиваясь передо мною, — наш
брат народ серый, мы и в трубу, и в навоз сходим-с… известно, перчаток не покупаем.
— Помилуйте-с… на что же-с! Павел Иваныч! Павел Иваныч! побереги,
брат, Марью Матвевну, покуда я в питейный за пивом сбегаю!
«Не смей, братец, больше на себя этого врать: это ты как через Койсу плыл, так ты от холодной воды да от страху в уме немножко помешался, и я, — говорит, — очень за тебя рад, что это все неправда, что ты наговорил на себя. Теперь офицером будешь; это,
брат,
помилуй бог как хорошо».
— Если так, то, конечно… в наше время, когда восстает сын на отца,
брат на
брата, дщери на матерей, проявление в вас сыновней преданности можно назвать искрой небесной!.. О господи
помилуй, господи
помилуй, господи
помилуй! Не смею, сударь, отказывать вам. Пожалуйте! — проговорил он и повел Калиновича в контору.
Панталеоне тоже собирался в Америку, но умер перед самым отъездом из Франкфурта. «А Эмилио, наш
милый, несравненный Эмилио — погиб славной смертью за свободу родины, в Сицилии, куда он отправился в числе тех „Тысячи“, которыми предводительствовал великий Гарибальди; мы все горячо оплакали кончину нашего бесценного
брата, но, и проливая слезы, мы гордились им — и вечно будем им гордиться и свято чтить его память!
Валахина расспрашивала про родных, про
брата, про отца, потом рассказала мне про свое горе — потерю мужа, и уже, наконец, чувствуя, что со мною говорить больше нечего, смотрела на меня молча, как будто говоря: «Ежели ты теперь встанешь, раскланяешься и уедешь, то сделаешь очень хорошо, мой
милый», — но со мной случилось странное обстоятельство.
— Здравствуй, здравствуй,
милый Алешенька, — говорила она, целуясь с
братом. — Иди скорее к нам в столовую. Я тебя познакомлю с очень интересным человеком. Позвольте вам представить, Диодор Иванович, моего
брата. Он только что окончил кадетский корпус и через месяц станет юнкером Александровского военного училища. А это, Алеша, наш знаменитый русский поэт Диодор Иванович Миртов. Его прелестные стихи часто появляются во всех прогрессивных журналах и газетах. Такое наслаждение читать их!
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно в нашей современной жизни! — я взял бы тебя, положил твою голову себе на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «
Милое мое, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как
брат, как единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем».
— Кто против этого, князь. На то он царь, чтобы карать и
миловать. Только то больно, что не злодеев казнили, а всё верных слуг государевых: окольничего Адашева (Алексеева
брата) с малолетным сыном; трех Сатиных; Ивана Шишкина с женою да с детьми; да еще многих других безвинных.
— Так так-то,
милый друг маменька! — сказал он, усаживаясь на диване, — вот и
брат Павел…